Культура дороги в русской мифоритуальной традиции XIX – XX вв.

[fortovsky]

Обряды ухода: проводы

Описание культуры  дороги  мы начнем с ситуации ухода: сборы и проводы в  дорогу . В этой начальной точке пути концентрируется значительная часть связанных с  дорогой  обрядов и верований. Высокая степень ритуализации поведения позволяет нам говорить об особых обрядах ухода… . Под “обрядами ухода” мы понимаем комплекс ритуальных и ритуализованных (символических, сценарно организованных) действий перед отправлением в путь.
Смысл обрядов ухода – переход человека из домашней в дорожную систему мировосприятия. Их результатом должно стать конструирование символического и нормативного комплекса, который будет затем определять поведение человека в  дороге  В ходе прощальных обрядов меняется социальный статус уходящего человека: домашний сменяется дорожным, статусом путника. Но во время сборов и проводов он пребывает в промежуточном статусе, который можно обозначить как статус “ушельца”, и мы будем рассматривать особенности его поведения и социального положения.
Комплекс обрядов ухода мы условно подразделяем на проводы (куда включаем пространственно-временные их элементы) и сборы (под которыми понимаем трансформацию вещественного мира). Но прежде, чем перейти собственно к обрядовым действиям, остановимся на самой ситуации ухода – ее традиционном восприятии и символизации.

Формы подвижности
Следует перечислить основные формы передвижений, характерные для  русской   традиции : это переселения (индивидуальные, семейные и групповые), сезонная миграция (лесные и ремесленные отхожие промыслы), воинские и разбойничьи экспедиции, нищенство, странничество и паломничество ко святым местам, а также другие формы религиозно обусловленных странствий (например, вечное “бегство” старообрядцев-бегунов).
Переселения крестьян были обусловлены целым рядом стимулов, среди которых демографические (рост населения, образование и отделение молодых семей), социальные (бегство крестьян от крепостного гнета и рекрутских наборов) и духовные: уход “от греха” в монастырь или пустынь, бегство от власти антихриста, поиски Беловодья. В целом крестьянские переселения могут рассматриваться в русле процессов земледельческой колонизации, как формы, прежде всего, демографической экспансии. Разные варианты земледельческой колонизации: крестьянская, княжеская, государственная, монастырская – подробно описаны в историко-географической литературе, особенно на примере  Русского  Севера.

Крестьянские переселения имели несколько разновидностей или сценариев. Наиболее характерный из них – выселки. Молодая семья, отделившись от родительской, строилась либо в своей же деревне, либо на новом месте, за несколько десятков верст (обычно не более дня пути), кладя тем самым начало новой деревне. Если старая деревня была у большой реки, то выселки сдвигались ближе к водоразделу, вверх по течению одного из притоков, вдоль которого шла охотничья тропа, располагались охотничьи угодья данного рода и промысловые избушки, в которых новоселы и жили до тех пор, пока не построят постоянное жилище. Тут же распахивались поля под хлеб. Таким  образом , земледельческое освоение территории следовало за промысловым. Со временем к первым переселенцам присоединялись другие, а прежнее поселение вместе в утратившими плодородие полями забрасывалось. Эта модель освоения территории характерна в особенности для таежной зоны для Русского Севера.В некоторых случаях подобная форма переселений развивалась по типу маятниковой миграции, что было связано с переложной системой землепользования. Когда новая пашня теряла урожайность, распахивали другие участки, причем нередко они располагались на том же месте, где стояла прежняя, когда-то покинутая, деревня. Длительность цикла такой миграции составляла, по разным оценкам, от 10 – 15 до 30 – 50 лет и была сопоставима со временем жизни целого поколения, так что для каждого поколения переселение выглядело разовым событием, а весь образ жизни представлялся оседлым.

Другая разновидность переселений – групповые, когда на новое место уезжали несколько семей, образуя целый обоз – переселенческий отряд. Они уезжали далеко, прощаясь с родными местами навсегда, хотя на практике значительная часть, разочаровавшись и обнищав, потом возвращалась. Такая модель характерна для освоения Сибири в пореформенный период (вторая половина XIX в.) и связана с некоторой мерой организации и государственной стимуляции. К этому близка и модель группового бегства крестьянских семей от государева ока, т.е. разных форм государственного учета: ревизий, податей, рекрутского набора. Так, в 20 – 30-х гг. XIX столетия алтайские крестьяне группами, насчитывавшими по десятку семей (ок. 40 человек), убегали в святую землю, называемую Беловодье, которую они искали на востоке и юге, за пределами досягаемости русских властей.

Еще одна характерная модель переселений связана с уходом вначале небольших мужских групп (от 2 до 10 человек, реже более многочисленных), обычно вооруженных. Подобные группы могли формироваться из крестьян, бежавших от крепостной неволи или рекрутчины, солдат, дезертировавших из армии, это могли быть осколки иноземных войск (фольклорных панов, литвы, татар и т.д.) или бунтовских отрядов. Так, основание множества деревень на Русском Севере приписывается новгородским ушкуйникам, приезжавшим грабить северодвинские селения, да так и остававшимися там жить; людям из отрядов Степана Разина, скрывавшихся в лесах после разгрома восстания, вообще неким “разбойникам” или “беглым”.

В XIX – начале XX в. эта модель соединялась с моделью семейных переселений. Собравшиеся на новое жительство семьи отправляли на разведку специальных ходоков – группы мужчин от 2 -4 до 10 и более человек. Такие группы месяцами, а то и годами вели бродячую жизнь, поддерживая свое существование случайными заработками, попрошайничеством, а то и разбоем. Найдя подходящее место, эти люди перевозили свои семьи; те же, кто за время скитаний утратил связи с родиной, обзаводились семьями уже на новом месте.
Продвижение во вновь осваиваемые районы могло приобретать вид вооруженных экспедиций с последующим строительством укрепленных поселений. Здесь следует упомянуть казачьи походы на юг и в Сибирь и строительство укрепленных линий, военных поселений вдоль рубежей.
Наряду с переселениями, большое значение в крестьянском жизнеобеспечении имела сезонная промысловая подвижность. Часть жителей переселялись на время из постоянных селений в места промысла: охоты, рыбной ловли, сенокоса, сбора смолы, дикого меда или ягод, – где жили во временных жилищах (полуземлянках, избушках, зимницах) от нескольких дней до нескольких недель или месяцев. Промысловые избушки обычно ставили ближе к водоразделам (в верховьях небольших рек и ручьев), где и располагались сенокосные, ягодные, охотничьи и прочие угодья. К ним вели тропы – ворги, путики, шедшие обычно вдоль ручьев. Сезонные заготовки способствовали концентрации ресурсов большой территории в более плотно заселенных и освоенных долинах больших рек. Сено с водоразделов позволяло содержать значительное количество скота, навоз от которого способствовал продлению плодородия почв в долинах, несколько снижая необходимость регулярных переселений.

С другой стороны, сезонные перемещения нередко прокладывали путь последующим переселениям. Переселенцы двигались вдоль охотничьих троп, а новые деревни иногда устраивались на местах сенокосных угодий; до постройки постоянных домов новые поселенцы нередко жили в промысловых или сенокосных избушках.
В ту же модель сезонной промысловой миграции встраивались позднее разные формы отходничества (плотников, пастухов, шаповалов, портных и проч. специалистов) и такой своеобразный промысел, как нищенство.
В литературе XIX в. нищенство рассматривалось чаще всего в контексте благотоворительности, ставились вопросы происхождения и истории нищенства, публиковались бытовые очерки, которые нам как раз наиболее интересны. В них можно почерпнуть сведения о пристанодержательстве, этнографических особенностях быта, внешнего облика, речевого поведения, взаимоотношений в среде нищих. Внимание исследователей привлекают особые категории профессиональных нищих — старцы: слепцы, бродячие певцы, лирники (игравшие на музыкальном инструменте — лире): их арготические языки, песенный репертуар, быт, обычаи, организация сообществ, таких, как слепые артели, в которых были свои старечие короли, школы певцов и лирников и проч. В целом нищенство в разных своих проявлениях — оказалось едва ли не самым изученным сегментом “бродячей Руси”.
Довольно обширная литература посвящена отходникам, бродячим ремесленникам и торговцам.

Обязанности по расчистке и ремонту дорог определялись обычаем и официальными установлениями. “Уложением” Алексея Михайловича (1649 г.) обязанность по устройству дорог возлагалась на владельцев вотчин. Они должны были в пределах своих вотчин обеспечивать починку гатей, мостов и перевозов. В случае неисправности они должны были компенсировать убытки, причиненные проезжающим служилым и торговым людям.

Массовые грузоперевозки в масштабах всей Европейской России обеспечивала обозная торговля и сплав. Еще в XIX в. это были главные формы перемещения леса, муки, рыбы, даров леса (грибов, ягод, орехов, дичи), в основном, с северо-запада на юго-восток, из мест производства в места наибольшей концентрации населения, преимущественно в города, центры крупных ярмарок. Преобладающие направления – с северо-востока на юго-запад. С развитием зарубежных связей и портов на северных морях часть ресурсов перемещается в северном направлении. В этнографическом отношении интересны описания  образа  жизни, языка и фольклора бурлаков и плотогонов, а также, в качестве сравнительного материала, быта украинских чумаков, возивших обозами соль.

Наконец, нельзя не упомянуть индивидуальные формы подвижности, обусловленные духовными факторами: уход на богомолье, паломничество и странничество по святым местам. Их следует рассматривать не столько в контексте материального перераспределения, сколько как форму информационного обмена. Система святых мест играла большую роль в обмене кризисной информации и в целом в формировании и поддержании коммуникативной структуры территории.

Сложившаяся у  русских  система жизнеобеспечения, таким  образом , наряду с оседлыми занятиями, включала и многообразные формы подвижности. Передвижения обеспечивали компенсацию малопродуктивности почв за счет ресурсов территории: их перераспределения (выравнивания и, наоборот, концентрации) и вовлечении в хозяйственный оборот земель, непригодных для земледелия. Соотношение оседлости и подвижности  в   русской  культурной  традиции  символизируется через соотношение дома и  дороги , как двух неразрывно связанных пространственных категорий. В то же время, дом и  дорога  последовательно противопоставляются друг другу.

Кризисная реакция

Уход, т.е. прекращение оседлого жительства и отправление в путь, можно рассматривать как один из этнических стереотипов поведения, т.е. типовую реакцию в определенных обычаем ситуациях. Это мог быть уход на промыслы в лес или на заработки в город, в отход, по миру за подаянием, на службу в армию, в разбойники, на богомолье, в монастырь, в лесной скит, на новое место жительства, замуж, наконец, на поиски легендарного Беловодья. Разные цели предполагали разную степень ритуализации поведения и длительность прощальных обрядов. Однако, в осмыслении самой ситуации ухода можно заметить некоторые общие черты, представления, определявшие правила ее включения в культурный контекст.

Ситуация ухода  русской   традицией  артикулировалась как необычная: кризисная или праздничная, т.е. перерыв, а не продолжение повседневного порядка вещей, с чем связана и ее повышенная ритуализация. Она находила отражение в разных по жанру фольклорных текстах, но все они, как правило, представляют уход как кризисную реакцию, т.е. тип поведения в кризисных ситуациях.

Сказочный Иван (то дурак, то царевич) отправляется за тридевять земель в ситуации “недостачи”, когда у него похищают невесту, у старика-отца пшеницу, у царя – золотые яблочки. ,
Былинный богатырь Добрыня, хоть и неохотно, едет во Туги горы, ко Пучай реке, потому что змей уволок княжескую дочь; кроме того, чудовище систематически вдовит молодых жен, сиротит малых детей, а богатырей погубило уже великое множество.
Кризисный характер носит и мистический уход, описываемый в зачине  русского  заговора: “Встану благословясь, выйду перекрестясь… в чистое поле”. Знахарский заговор, а вместе с ним и матрица “ухода” активизируется в случае болезни (лечебные заговоры), нелюбви или неверности возлюбленного или супруга (приворотные или вредоносные), тоски, ссоры с кем-то из близких, бесплодия и т.п., – т.е. опять-таки в кризисной ситуации.

Практически те же ситуации служили стимулом к реальному уходу на богомолье, а иногда в длительные странствия по святым местам. Девушки шли на богомолье, чтобы попросить себе жениха; чаще всего такие походы предпринимались, когда подходил к концу возраст вступления в брак, а женихов все не было, и возникала опасность остаться в старых девах. Женщины давали обеты сходить на богомолье в случае болезни/смерти кого-то в семье, чаще всего детей; в случае бесплодия, супружеской неверности или охлаждения мужа. Стимулами, таким  образом , часто служило неблагополучие, преимущественно в демографической сфере, или его предчувствие. Не сумев в определенные обычаем сроки создать семью, некоторые крестьянские девушки уходили в монастырь, другие – просто в лес на отдельное жительство.

В севернорусских преданиях уход в лес населения целых деревень описывается как типовая реакция в ситуации приближения чужеземцев, разбойников, новгородских ушкуйников. Еще в конце XIX – начале XX столетия подобные предания имели хождение среди сольвычегодских крестьян. Рассказывали, будто при появлении на Двине ушкуев “начальство тогдашнее как-то раньше узнавало об этом и делало повестку по всем селениям. Крестьяне разбегались по лесам”, оставляя на пороге домов угощение и немного денег, для разбойников, чтобы те не сожгли их дома.

Подобным же образом реагировали на давление со стороны властей: рекрутский набор, сбор податей или просто попытку переписи. Характерный эпизод из истории освоения Сибири. В 1631 г. верхотурский воевода должен был набрать 100 крестьянских семей для переселения из Верхотурья в Томск и другие остроги. Многие крестьяне, прослышав о “приборе”, разбежались по лесам.
Алтайские крестьяне при попытке властей произвести ревизию (перепись), несколько раз убегали в свое Беловодье – мифическую святую землю, которую они искали в самой глухой тайге, в распадках за горами – главное, вне зоны досягаемости властей.
Во время гражданской войны, прокатившейся по России в начале XX в., когда людям приходилось выбирать, воевать ли за красных или белых, некоторые крестьяне уходили от этого выбора и вообще от войны. Жители Костромской области, по рассказам старожилов, спасаясь от мобилизации в Красную армию, бежали из деревень в окрестные леса. Небольшими группами они до полугода скитались по лесам, ночуя в овинах, на хмельниках, в речных и озерных избушках и стогах сена. Некоторые вливались в отряды “зеленых”. Советские власти рассматривали беглых крестьян как дезертиров, посылали на поимку их карательные экспедиции.
Позднее, в Великую Отечественную, крестьяне целыми деревнями уходили в леса от немцев. Мужское население и подростки – в партизаны, а семьи с детьми, со скотом и скарбом жили в землянках, разводя огороды и расчищая в лесу узкие полоски земли под хлеб.

Уход с оседлого местожительства осознавался как типовая реакция на внешнюю (для крестьянской общины) угрозу, как со стороны разбойников и завоевателей-иноземцев, так и со стороны государства, которое также рассматривалось как внешняя по отношению к локальному сообществу сила. Но и обычный, на взгляд нынешнего исследователя, уход на промысел или переселение нередко сопровождался объяснениями: земля не родит, ее мало, большие подати и т.д.
По сообщениям корреспондентов Тенишевского бюро, в конце XIX в. девушки также уходили на заработки в города, но, как правило, “когда оне потеряли всякую надежду выйти замуж почему-либо”. Стимулами к переселениям крестьян становились неурожаи, голод, отсутствие свободной земли, конфликты с родственниками – т.е. кризисные, неблагоприятные обстоятельства; во всяком случае, их они приводили в качестве объяснений. Корреспонденты Тенишевского бюро, отвечая на вопросы анкеты о поведении крестьян в случае неурожая, падежа и бескормицы, указывают такие варианты поведения крестьян, как отсылка сыновей в работники, дочерей в работницы, подростков – в пастухи и няньки (обычно в другое, более сытое, селение, другой уезд и даже губернию); уход главы семьи, иногда с молодыми сыновьями, на заработки, в отход (по деревням или в город); нищенство Христовым именем старых, нетрудоспособных членов семьи, иногда также девиц и женщин; наконец, переселение всем семейством на новое место.

Таким  образом , разные формы перехода в неоседлое состояние в народных представлениях и фольклоре фигурируют в ряду кризисных реакций. Уход в  дорогу  – переход на подвижный  образ  жизни или смена местожительства – в контексте  русской  культурной  традиции  представлялся своего рода “запасным выходом”, альтернативным способом организации жизненного пути в тех случаях, когда стандартный (оседлый) сценарий по каким-либо причинам не удавалось реализовать.

Вне зависимости от цели путешествия, сама ситуация ухода обыгрывалась в обрядах как кризисная: отсюда традиционный плач на проводах (“Долгие проводы – лишние слезы”), как на похоронах. С другой стороны, в ее обрядовом оформлении заметны праздничные элементы: за некоторое время до отправления в путь переставали работать, основными формами поведения становились гульба и гостьба, обмены дарами, торжественные застолья. В обоих случаях – как кризисная или праздничная – ситуация ухода выводилась за рамки повседневности. Она строилась по своему особому сценарию, заметно ритуализованному, а уходящий человек частично утрачивал свой обычный статус, переходя в промежуточное состояние ушельца, отношения с которым определялись уже не обыденными, а ритуальными правилами.

Время ухода

Обряды растягивают время ухода, это был уже не момент, а процесс, имевший заданную ритуалом темпоральную организацию. Обычай требует присесть перед дорожкой и досчитать до десяти – сделать остановку: по поверьям, если сорваться в путь сразу, смаху, то пути не будет. Рекруты в XIX в. за неделю, а то и за 1-2 месяца до призыва прекращали участие в обычных работах, начиная гулять. Около недели прощалась с родней девушка перед уходом в монастырь, приблизительно за столько же начинают готовиться к отъезду в город после каникул современные студентки. Семьи переселенцев за несколько недель, месяцев, а то и за год до отъезда начинали распродавать имущество и готовиться в путь.

Таким  образом , ритуал конструировал уход как особое состояние, промежуточное между  дорогой  и домом, а собравшийся в путь человек оказывался в это время в промежуточном статусе ушельца. Есть люди и целые общественные движения, культивирующие этот статус, продлевая его бесконечно, делая постоянным  образом  ускользающей от контроля жизни. Исторический пример – старообрядцы-бегуны, все время находившиеся в состоянии не странствия, а именно побега. Культ ухода существует и в наши дни в молодежной субкультуре, находя свое выражение в культе трассы (автостопа), выездов и психоделического трипа (духовно-химического странствия). Трансформация социального статуса в обрядах ухода представала как серия преобразований пространственно-временных и вещественных условий, т.е. находила свое выражение в пространственно-временном и предметном кодах.
Традиция  позволяла определить наиболее подходящее положение точки ухода на оси домашнего времени, а точнее – на его круге (поскольку домашнее время у земледельцев скорее циклично). Существовали правила выбора этой точки во временных циклах (жизненном, годовом, месячном, недельном и суточном).

Жизненный путь

Выражение “жизненный путь” соотносит  дорогу  со временем жизни. В обыденной народной лексике и фольклоре “жить” обозначается как ходить, топтать землю (траву), на земле топтаться, а сама жизнь описывается как  дорога : “На веку, что на долгом волоку”. В свою очередь, физические передвижения вписаны в сюжет жизненного пути, на протяжении которого периоды оседлости сменяются передвижениями, и с каждым этапом жизни  традиция  связывает те или иные их формы.

Детство – время быстрых, но хаотичных движений: в традиционном и поныне обыденном дискурсе дети бегают и гуляют, но их свободу старшие ограничивают пространством дома (младенчество), двора (раннее детство), селения – доступная территория расширяется с возрастом. Дети устраивают исследовательские экспедиции по изучению подвалов и кладбищ, походы в окружающие леса и пещеры. В детском фольклоре пространство мифологизируется: в нем выделяются “страшные” и “волшебные” места, маркируемые разными “секретиками” и прочими тайными знаками. Мифологизация снижается по мере освоения территории.
Время наибольшей подвижности – молодость. Характерные для молодежи формы поведения: досуга, предбрачных ухаживаний – описываются в терминах  дороги : парни начинают бегать за девушками и взаимно; влюбленные пары гуляют, ходят; подростки-допризывники от нечего делать шатаются по улице. Молодежные собрания называются хоровод, гулянье, катанье на лошадях и качелях, кадрель или походяче. На Урале вечернее собрание молодежи на улице называется дорожка.

Молодость – время инициационных путешествий: для парней эту роль играет служба в армии (в армию ушел), для девушек – замужество (замуж вышла, пойдешь за меня замуж? Замуж надо хоть раз сходить). Тем, кто не обрел пары,  традиция  предписывает специальные формы ухода: отшельничество, монашество, странствия по монастырям и сбор подаяний. Фактически, это формы элиминации, касавшиеся, преимущественно, девиц.
Женщины, вступившие в брак, привязаны к дому. Репродуктивная активность вытесняет пространственную, хотя нередко и определяется в терминах движения. О беременной женщине говорят: на живые ножки пошла, ходит беременная (или на сносях), уходит в декрет. С другой стороны, она тяжела, отяжелела, тяжело ходит, и чем ближе к родам, тем ощутимее эта тяжесть, которая все больше привязывает ее к месту. Со второй половины беременности вступают в силу запреты ездить и уходить далеко от дома, особенно в одиночку.

В терминах  дороги  описывают обыденные формы активности взрослых: пошел/ вышел на работу, ушел в отпуск. С  дорогой  связаны, преимущественно, мужские работы, хотя на  Русском  Севере и женщины надолго уходили к дальним сенокосам и нередко сопровождали мужей на охоте (проверяли силки).

Наконец, третий возраст отмечают два завершающих жизнь перехода – уход на пенсию и последний путь. Здесь уже имеется в виду виртуальный уход в иные потусторонние сферы, а не земное перемещение. В пространственном смысле старость неподвижна. Впрочем, и здесь есть допустимые  традицией  формы передвижений: уход на богомолье, странствия по монастырям, для неимущих и одиноких – нищенство.

Сезонные ритмы и пути сообщения

Ритмы чередования оседлости и подвижности в российских условиях во многом определялись сезонными циклами проходимости  дорог . Функционирование и даже структура дорожной сети имели сезонные различия, что связано с континентальностью климата, с резкими перепадами температур, в результате чего изменялись свойства ландшафта: реки и озера со сменой сезона превращались из основных путей в труднопреодолимые препятствия; кардинально менялись и средства передвижения. Чтобы понять сезонные ритмы передвижений, мы должны дать краткий очерк путей сообщения, которые в России традиционно подразделяются на водные и сухопутные, а последние – на зимние (зимники) и летние.

Водные пути. Зимник. Летние дороги. Полностью здесь:

http://www.gumilev-center.ru/?p=8204

Татьяна Щепанская, этнограф, социоантрополог, кандидат исторических наук, ст.научный сотрудник в Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого РАН.

Оригинал записи опубликован на блоге Центр Льва Гумилева